Эл Нэбо

Звёздный Младенец

Эпилог

Шёл Человек. Человек шёл. Не было перед ним дороги, даже самой узкой тропки не было перед ним. Одна лишь даль была впереди, и только она одна. А где даль соединялась с небом, был горизонт, горизонт от края и до края обозримого пространства. Оттуда приходило и уходило туда Солнце. Каждый раз Оно появлялось на одной стороне горизонта; несло свет и тепло, и уносило их с Собой на другую сторону горизонта, где и уступало место ночи. Ночь приходила и отмечала своё продвижение по небу звёздами: одна звёздочка, две, три, вот их уже несколько, а вскоре всё небо было усыпано их мерцающими огоньками. Но огни звёзд не давали тепла, и света их было слишком мало. Человеку становилось холодно, а дали, давали лишь смутные очертания и не пускали его идти вперёд. И тогда Человек давал отдых своему телу. Он находил укромное, и уютное место и пережидал время ночи. Но Человек продолжал идти, идти там, в своих снах... Что было в этих снах? В них был Его Путь.

У Человека не было, и нет дорог, даже самых узких тропинок не было, и нет у него. Они есть у всякой живности, но Человек забыл свои дороги и тропы. Он забыл их, чтобы стать... Человеком. У Человека есть Путь; у Человека есть Сон. И Путь, и Сон Его погружены в грёзы, куда и идёт Человек по бездорожью с тайной мыслью и заветной мечтой сделать эти грёзы явью.

На одной стороне горизонта вновь встаёт Солнце и несёт с собой свет и тепло; так наступает день. И Человек снова в Пути. Он идёт к Свету и Теплу. А дороги... А тропы... Дороги и тропы Он будет прокладывать сам.

Шёл Человек... Человек... идёт.

Крошечная звёздочка сорвалась с места и, прочертив паутинкой света, ночь упала за далёкими, покрытыми лесом холмами.

– Кто-то ещё пришёл в этот мир, – сказал древний, белый от времени старик своему, совсем ещё юному внуку.

Они сидели у костра. Чуть поодаль, на фоне ночного неба, прорисовывались силуэты пасущихся лошадей. В мерных бликах огня отливающих и окрашивающих розовым светом небольшой пятачок, где сидели дед и внук, было особенно уютно. Два живых огонька плясали в детских глазах. Глаза хотели ответа, а напряжённое лицо ждало его.

– Расскажи, дед.

– Давно это было. – Начал свой рассказ старик. – Так давно, что наши деды говорили, как деды их дедов вспоминали о том времени как о, очень древнем. А было это так.

Одного одинокого путника застала в дороге ночь, а до ближайшего селения было ещё много часов пути. Кругом же лес – тайга. Вот и решил он провести ночь у костра. Сделал всё, так как люди учили и как в наших краях принято, всё ладно и правильно. Вот уже и костер, весело потрескивая, отдаёт своё тепло и свет. Приготовил путник свой нехитрый ужин, и чай заварил, а как управился со всем, к дереву прислонился и, не отдаваясь особо сну, а так, в полглаза, решил подремать. Одному в тайге крепким сном забываться нельзя, да и костёр время от времени нужно подкармливать. Костёр в такую пору и в таком месте что Солнце – жизнь. Прикрыл он глаза, истома сладкая по телу пошла. А ночь, надо сказать, была ясная, звёздная, как теперь. И вот, сквозь смеживающиеся, было, веки, увидал он звёздочку падающую. В такие ночи не редкость подобное видеть, потому путник и не придал этому значения. Но лишь только в первое мгновение, потому что в следующее вспыхнула звёздочка ярко, в самой своей сердцевине и будто искорками зажглась, и сиянием голубоватым. Такого путник прежде никогда не видал. И уж совсем странным показалось ему, что очень близко к земле пошла звёздочка, и как бы и не падает, а точно опускается плавно. Встрепенулся путник, дрёму как рукой сняло. Всматривается сквозь костёр перед собой – ничего. Ночь, темь да над чёрными макушками елей бисером звёздным, небо.

– Пригрезилось, верно, – решил он. Но сон ушёл, и долго ещё не спалось ему.

– Что бы это могло быть? – Думал он. – А ну, как и, правда, всё было, так как видел?

И решил он тогда; что если всё увиденное им в яви было, то чуть только свет, пойдёт он в том направлении и выведает: что к чему. После этого, призвал он к себе лёгкий сон и, отдохнув, сколько мог с первыми лучами солнца был уже на ногах. Собрал свой немудрёный скарб и отправился в том направлении, где, как ему показалось, вошла в лес звёздочка. Про то, как долго он шёл, никто не знает, вот только сталось так, что вышел он на поляну, да не совсем и поляну, а, как бы, на вал лесной. На некотором пространстве деревья, словно кто обстриг; одни стволы голые стоят, а иные и завалились даже, да так, что корни из земли показались. А надо всем дымка лёгкая поднимается и воздух чем-то непонятным веет. Недоумевает путник, робко отчего-то стало ему, и чувство какое-то тревожное охватило. – «Идти дальше или нет?» – Стоит так в нерешительности, изумляется увиденному, как вдруг, толи послышалось, толи на самом деле голос кто подал; толи вскрикнул, толи всхлипнул кто и тоненько так. Прислушался путник, и вот, опять гораздо отчётливее – и впрямь, – голос. Что-то очень знакомое показалось путнику в нём, будто дитя человеческое после сладкого материнского кормления тешится. И пошёл на этот голос. А, приблизившись, увидел картину дивную: на, совсем крошечном, чистом пятачке травы, лежит младенец голенький. Ножки задрал и ручонками перед собой водит. Лежит в муравках, точно в колыбельке: плотненький, румяненький и улыбается чему-то своему. Стоит путник заворожённый, смотрит на чудное видение и понять не может; толи спит он всё ещё и сон видит, или и впрямь диво какое узреть довелось ему. Ущипнул он себя, – нет – не сон. А от младенца точно сила какая идёт. Веет от него миром, покоем. Совсем растерялся путник, взволновался, тело как-то обмякло, в ногах слабость, а в душу грусть от чего-то закрадывается, и сердце истомой охватывает. Опустился он на колени перед младенцем и с чего-то заплакал; тихие слёзы сами из глаз катятся, щёки увлажняют. И печально с чего-то, и радостно. И подумалось путнику, что не обычный то младенец, не земной, а той звездой ночною принесённый. И решил он за верное, взять младенца с собой. Поднял его с земли, а под ним оказалась пелена голубенькая, будто шёлковая, но не шёлк, по краю узоры, а в центре знак какой-то; буква – не буква, рисунок – не рисунок, – крючки, да каракульки алые. Взял он младенца, обернул в эту пелену, и совсем было, уходить собрался, да вдруг подумал: «Земной ли, небесный ли младенец, а мать-то, поди, и у него есть». Стал оглядываться по сторонам, звать, было, но ни кто не отозвался, только младенец, вдруг, умолк и уставился на своего «спасителя» словно пытаясь понять: «О чём кричит этот большой человек?».

Так ли оно было, иначе ли, а только принёс путник младенца в своё селение, но ни кому не стал рассказывать о том, как обрёл он его.

Старик приподнялся, взял пару полешек и подкинул в костер.

– Деда, ты не отвлекайся, – отреагировал внук. – Я сам буду поглядывать за костром.

– Ладно, будь, по-твоему. – Сказал старик и потрепал по вихрам внука.

– А надо сказать, что человеком наш Путник был одиноким, по природе своей замкнутым и как бы ни казалось селянам странным его отцовство, но приняли они всё как есть: «Чужая душа – потёмки и жизнь за человека не проживёшь».

Старик поправил чайник над костром, откашлялся, прочищая горло, и вздохнул чему-то своему.

– Не заметно годы бегут, что вода в реке. Уносятся и радости и печали. Юность зеленеет, зрелость метится инеем седины.

Вырос мальчонка в статного юношу. Высокий, льноволосый, с чёрными стрелами бровей, с глазами, что небо синее. И во всяком-то деле он хорош. За что б не брался – делал всё точно, расчётливо и всегда верно. И всё бы ладно, да только... Была у него одна странность, – он никогда не спал. И не из-за того, что не мог, а просто не нуждался в этом.

Часто, по ночам, приёмный отец его замечал, как юноша всматривается в небо, словно ищет там что, среди звёзд. Сердечной тоской своею понимал он, что именно ищет там сын его: «Сын небом даденный», – так он называл его про себя. Но вида не подавал, а только всё чаще задумывался над тем; как дальше сложится судьба его необычного дитя. Не исчезнет ли он из его жизни так же таинственно, как и появился однажды. Ведь, теперь, он его единственный сын, и другого у него, никогда не будет.

А однажды, он озадачил отца такими словами: «У каждого человека, по истине, лишь одна мать – Природа и один отец – Небо. Небо даёт Свет, а Природа вынашивает его в себе. И от этого происходит всё живое». – Удивился отец, но не нашёлся, что сказать на это.

А тут до него дошли слухи, будто сын его прикосновением рук своих, заживляет раны. И не только у людей. Так, однажды, лишь прикосновением руки, он срастил сломанное крыло у птицы, и та тут же улетела. А в другой раз, вроде бы, оживил давно уж мёртвую рыбёшку, пустил её в реку и та, преспокойно поплыла, как ни в чём не бывало.

А когда мальчику исполнилось лет семь, прослышал отец, что товарищи прозвали его Звёздным Младенцем. И это оттого, что тот рассказывал им, будто когда-то, очень-очень давно, ещё до своего рождения, летал он меж звёзд. Посмеялись они над ним, но прозвище с тех пор так и закрепилось за ним. А позже, уже не только дети, но и все селяне прозывали мальчика не иначе как Звёздный Младенец.

Всё бы это и ничего, да только всё чаще становилось не спокойно на душе у нашего Путника, – странное не везде принимают, а сын его был очень-очень странным.

С годами всё глубже и задумчивее становился взгляд сына, и даже цвет глаз его изменился: точно тучи грозовые синь небесную закрыли. Останавливая их взгляд на отце, он словно спрашивал ими: «Кто я?». И взгляд этот пугал Путника, и он старался избегать его.

А юноше уже шёл тот возраст, когда неравнодушной становится девичья краса. И девицы засматривались на красивого парня; дивились его уму, его речам, но не одна из них не могла подобрать ключика к его сердцу и не одну из них не удосужил он своим вниманием, не обнадёжил малейшим намёком.

А странное всё продолжалось и продолжалось, и тайна, окружающая сына всё углублялась. Чудеса постоянно сопутствовали юноше. Селяне обращались к нему: кто по лекарским делам, кто за житейским советом, будто и не к юнцу, а к старцу, умудрённому жизненным опытом. И он отзывался на их просьбы, шёл им на встречу и помогал, чем мог. Кому трав лекарственных насоветует; кому лишь руками поводит и тем уже облегчение. А бывало, что и скот, чей лечил какими-то только ему одному известными способами. С животными же, надо сказать, у него и вовсе, будто сговор какой был; всякая пташка, всякое четвероногое понимали его. Бывало лошадь, чья ни будь на ногу, ли припадёт, или ещё что с ней случится, сейчас он её по холке погладит, что-то на ухо ей пошепчет и, смотришь, та встрепенётся и вот уже ровным шагом идёт. Любил он всякую живность, всякую былинку и, судя по всему, они ему тем же отвечали. Давно уже для селян стало приметным видеть Звёздного Младенца в окружении всякого зверья. Где бы он ни появлялся тут же, откуда ни возьмись, сбегаются к нему собаки да кошки бродячие или птица дворовая. Да если бы только эти. Птахи дикие всегда и везде сопровождали его. А раз-другой видели его и с медведем таёжным, и, даже, с волками. А вот с людьми...

И нелюдимым юношу вроде бы не назовёшь, а всё же заметно было, что с годами всё чаще и чаще предпочитал он уединение. Бывало, уходил в тайгу на день-другой, а то и с неделю отсутствовал. Что делал он там, зачем это ему нужно было, – про то он ни кому не сказывал и даже с отцом на сей счёт, не делился, а тот и сам не спешил с расспросами, чувствуя тайну сокровенную. И не знал наш Путник как к тайне этой подступиться, как разгадать её. А разгадать её очень хотелось, поскольку чувствовал он, что в тайне той вся суть его сына; понять эту суть, значит, не потерять его, – так думалось ему. Всё чаще смутная тревога закрадывалась в его сердце и всё чаще, становилось беспокойнее на душе. И, как оказалось в скором времени, не спроста.

Случилась однажды большая беда – тайга загорелась. Обложило полымя всю округу и шло к селению. Переполошились все жильцы, и только сын Путника спокоен. Окинул всех взором – будто льдом обдал и как был, пошёл за околицу к лесу. А огонь вот он, – совсем уж рядом. Селяне и удивиться не успели, а юноша уже в лес вошёл. – Зачем это? что ему там делать? – но странное дело, у всех словно от сердца отлегло и, вроде как, безразличие какое-то нашло. Стоят, точно истуканы каменные, не галдят, не охают, как это обычно бывает. Времени сколько прошло – не заметили, а только видят, небо, вроде как от дыма очищается. Вот уже и синева в прорехах дымовых появляется. А к вечеру и вовсе утихло, – нет больше огня, точно и не появлялся вовсе. – А где же Звёздный Младенец? – А о нём, поначалу, забыли, было и, лишь, когда по домам расходиться стали промеж собой в разговорах и вспомнили. – «Странный он всё же, странный...» – И, точно молния в умах людских вспыхнула: «Да не уж-тоэто он?» И вот, страх, словно с цепи сорвался и покусал души людские, норовя ухватить за самое сердце. – «Он, один, Звёздный Младенец, с тайгой огненной справился. – Разве такое бывает?!».

А юношу уже на следующий день видели; живого – здорового, живее да здоровее и не бывает. Видеть-то видели, да прямо в глаза ему не смотрели, чуть была возможность – сворачивали в сторону, а нет, – опускали очи долу, да мимоходом, в скользь, лишь бы проскочить скорее. Не здоровались даже, а к кому сам с приветствием обращался, пускались наутёк, как от сглаза дурного.

С той поры всё ни так пошло, точно река вспять повернула. А сын к отцу идёт, ищет у него ответа. А тот не находит сил смотреть сыну в глаза, да и не ведает он что ответить ему. Понял юноша боль отца – отступился, не стал настаивать, а только ещё больше углубился в себя. Стал хмур как небо осеннее, синь в глазах ночью стала.

Словно стеной глухой отгородились селяне от отца с сыном. Не уютом повеяло от родного очага. И, однажды, предложил отец сыну уйти из села. Промолчал тот и виду не подал, а как-то, по вечеру, вышел из дома и больше не вернулся.

Старик умолк. Всё той же суковатой палкой поворочал в костре и подбросил полешек.

– А что было дальше, деда? – спросил внук.

– Дальше? – старик оглянулся по сторонам, словно отыскивая что-то, откашлялся раз-другой и, сощурив глаза, поднял голову к небу. – Звёзды, – протянул он задумчиво, – вон их сколько... Сколько звёзд – столько жизней.

Взгляд его как будто блуждал теперь, в неизвестной дали.

– Понял отец, что лишился сына навсегда, но согласиться с этим не мог. Долго ещё он всё ходил и искал его по разным местам. Расспрашивал у людей, надеясь что, может, кто видел его сына. Но никто ни чего не знал о нём. А однажды, ясной звёздной ночью, вышел Путник на крыльцо, посмотрел на звёзды, и стало ясно ему: ничего не случилось с его сыном – жив он, жив, потому что звездные люди не умирают – они не умеют умирать.

Достал он тогда из укромного тайника тот плат, в котором нашёл когда-то младенца, развернул его и долго-долго сидел так перед ним, пока на небе не стали гаснуть звёзды. А когда осталась гореть только одна звёздочка, он тщательно обернул этот плат в холщину, собрал кое-какой скарб в дорогу и, выйдя из дому, покинул селение.

Закипел и забулькал чайник. Старик засыпал травяной заварки, от чего вокруг разнёсся сладкий, душистый аромат. Из вещевого мешка он достал две алюминиевые кружки и бабушкины пироги с морошкой. Всё это он аккуратно разложил на импровизированной «скатерти самобранке». Чуть погодя, когда чай поспел, он разлил его по кружкам и жестом пригласил внука приступать к вечерней трапезе. Чай был очень горяч, мальчик дул на кипяток и удивлялся, как это дед может так обходиться, не обжигая рук и горла, на что дед, словно читая его мысли, ответил замысловато и, как всегда, странно.

– У меня кожа другая.

«Как это? – кожа другая», – подумалось внуку, но спрашивать об этом он не стал, решив что, сделает это в другой раз. Сейчас же ему хотелось узнать: куда же всё-таки делся Звёздный Младенец и, вообще, можно ли верить всей этой истории.

– Деда, а ты думаешь что это, всё, правда?

– Что?

– Ну, вся эта история.

– А разве это так важно, что думаю я. Для тебя важно, что думаешь об этом ты.

Внук пожал плечами.

– Я не знаю. Но разве всё так вот и было на самом деле?

Старик усмехнулся.

– Ну, может и не совсем так; что-то я подзабыл, а что-то и присочинил, – ведь это вон когда было...

– А-а, – почти обрадовано вскинулся внук, – а сочинять не честно.

– Это почему же? – нарочито серьёзным тоном поинтересовался дед.

– Да потому что сочинять каждый может.

– Да ну... – в тон внуку подыграл дед. – А ну-ка попробуй.

– Ну, я, – замялся тот, – я не в счёт, я ещё не умею. Вот когда вырасту...

Старик вздохнул – Да, когда ты вырастишь, ты сочинишь самую настоящую историю... Да, впрочем, ты уже начал её сочинять.

– Какую ещё историю – протянул недоверчиво внук.

– А об этом ты когда-нибудь сам узнаешь – уклончиво ответил дед.

Внук понял, что это одно из дедовских, странных выражений, не имеющих в данном случае никакого отношения к делу. Его теперь интересовало другое, – выдумал ли дед эту историю или нет, но куда же всё-таки подевался Звездный Младенец.

– А куда деваются днем звезды? – ответил вопросом на вопрос дед и опять припустил загадки. – «Вот так с ним всегда», – вздохнул внук.

– Ну, звезды, – нехотя начал он, – звезды никуда не деваются, просто всходит солнышко, наступает день, потому звезд и не видно.

– Вот и Звездный Младенец; как звезды.

– Как это? – наморщил лоб внук.

– А так. Он всегда был там – и дед ткнул пальцем над собою в небо.

– Он пришел из ночи, – в ночь и вернулся. Можно сказать, что он вернулся домой.

– Домой?.. – в голосе внука прозвучало недоумение. – Но как он мог так сделать – то, ты можешь объяснить?

– Вот так. – Старик взял из костра головешку, раздул ее, от чего она из рубиново – красной стала оранжевой и, наконец, вспыхнула золотистым огоньком. Он подержал ее некоторое время, а потом осторожно, почти бережно положил опять в костер.

Внук внимательно наблюдал за действиями деда, но что-то ему в них показалось все же не удовлетворительным.

– Дед, ну как же так, – почти с досадой вновь приступился он к старику. – Ну, если он со звезды свалился, как же он мог туда подняться-то. Ведь падать легче, чем подниматься. – Ведь для того, что бы подняться надо хоть что-то иметь под рукой.

Дед не сразу ответил. Лицо его стало очень серьезным, взгляд пристальным и почти суровым. Отсвет от костра только еще больше усиливал это впечатление.

– Ты очень хорошо сказал, внучек. Только для того, что бы падать, тоже нужно кое-что уметь.

– А что же тут уметь – не унимался внук. – Взял, да упал.

Дед отчего-то беззвучно, по-старчески хрипловато засмеялся. Черты лица его обмякли, разошлись в добродушной улыбке, в глазах заиграли теплые, озорные лучики.

– Ишь ты – взял да упал... Если ты знаешь, как это больно падать, разве ты не приложишь все свои силы чтоб удержаться на ногах?

– Но ведь он же младенцем был, – вот и не знал.

– То-то и оно, что младенцем. Вот и получается, что для того чтобы упасть, надо быть либо слепым, либо совсем маленьким.

Внук поскреб пятерней за ухом и лишь значительно вздохнул, и тут же оживился, словно что сообразил. – Но ведь потом-то он уже был взрослым и уже понимал, что падать всегда больно, однако это не значит, что он знал, как вернуться на свою звезду. Да и как он мог понять, которая из них его – ведь звезд так много.

Теперь уже дед пятерней потянулся к своему уху.

– Да-а. – Это вопрос и впрямь сложный. Положим, чтоб упасть всегда найдется причина, мы ведь, по сути, для того и учимся падать, чтобы лучше на ногах держаться. Ну, а насчет звезды... – Думаю, что у каждого человека есть своя. – И дед, закинув голову к небу, посмотрел на звезды. И, наверное, каждый человек решает для себя – которая из них его.

– Значит, ты не знаешь, как он нашёл свою звезду, – вздохнул внук.

– Выходит, что не знаю.

– А все-таки жаль Звездного Младенца.

– А мне тех селян.

– А их-то за что? – удивился внук.

– Они так и не поняли своего счастья, а потому и не приняли его. Как только они узнали, что отец с сыном покинули селение, они обрадовались и решили устроить по такому случаю всеобщий праздник. Долго гуляли они – веселились целую ночь. Жгли костры, водили хороводы и только на рассвете разошлись по домам. Но разбудили их не петухи – певуны, а петухи огненные. Не заметили они на радостях, как подпалили собственное селение.

– Ну, и поделом им – обрадовано выпалил внук.

– Не спеши судить. – В дедовом голосе прозвучал укор. – Виноват ли калека, что увечен? Лишь Небо знает, кто прав – кто виноват.

А сейчас – и старик поднялся медленно, потягиваясь, – «Видно ноги затекли» – подумал внук; – пора и ко сну.

Сказано это было твердо, хотя и ласково, но мальчик уже знал по опыту, что на сегодня все разговоры и впрямь закончились. «Что ж, спать так, спать», – про себя решил он.

Уже засыпая, на подстилке из свежего сена, сквозь обволакивающий со всех сторон покой, он всё ещё видел звёзды, много-много, бесчисленные мириады звезд. И там, среди этого звездного мира, есть где-то та единственная звездочка – родина Звездного Младенца, а может быть и его тоже. Ведь сказал же дед, что у каждого человека есть своя звезда. А он знает что говорит – ведь он такой древний, может быть как сами звезды. Он только иногда делает вид, что чего-то не знает. Он знает, знает, знает... – Сон забирает мальчика, уносит его в страну грез, и... – что это? – может, почудилось. Крошечная звездочка как-то по-особому заиграла тоненькими лучиками и, точно, улыбаясь хрустальным светом, качнулась из стороны – в сторону, и уже не улыбка, а смех, прозрачный, как звон стеклянного колокольчика разлетается и уносится эхом во все стороны. И вот, сейчас бросится в какой-то свой, таинственный пляс, звездочка шалунья... Но, стой!! – Не смей!! Слышишь?! – Не надо!! – Ведь падать так больно, глупенькая, так больно! – Но не слышит звездочка, смеется, и все так же рвется в безудержный пляс, и вот, качнулась. Летит. Нет – падает.

Крошечная звездочка сорвалась с места и прочертив паутинкой света ночь, упала за далекими покрытыми дремучим лесом холмами.