«В Америке у меня была прекрасная коммуна из пяти тысяч человек, живущих радостно без тени классовой борьбы. Не было ни одного нищего. За пять лет не родилось ни одного ребенка. Они тяжело работали, они медитировали, а по ночам танцевали, играли на флейтах, играли на гитарах. Это была мечта, претворенная в реальность.

И мы преобразили целую пустыню, которую купили. Это было не маленькое место; в нем было сто двадцать шесть квадратных миль… огромная пустыня. Мы построили плотины, у нас были свои автобусы, свои машины – все свое. У нас была своя больница, своя школа, свой университет.

И что случилось с Америкой? Почему их так тревожили мы, оазис в пустыне? Ближайший город находился на расстоянии двадцати миль. Мы не интересовались никем другим. Мы наслаждались собой.

Они встревожились, потому что люди стали приходить и смотреть. Слово стало распространяться. Если эти люди могут преобразить пустыню – она лежала мертвой пятьдесят лет, и никто не пытался ее купить, – если они могут создать оазис, производительный, способный обеспечить пять тысяч человек овощами, фруктами, молоком, яйцами, всем необходимым…

И не было необходимости ни в какой диктатуре пролетариата; это был настоящий коммунизм. И для меня настоящий коммунизм всегда означает, что он соединен с анархизмом; иначе он не настоящий. Если коммунизм и анархизм соединены воедино, это реально. Коммунизм поможет стать богаче; анархизм поможет стать свободнее, добиться большей свободы. В конце концов не будет нужно никакого правительства. И для нас не было никакого правительства. У каждого была своя ответственность.

Американские политики встревожились, потому что мы создавали прецедент, который мог оказаться опасным: он мог воспламенить умы миллионов людей. Даже в этой богатейшей стране мира тридцать миллионов человек – нищие, живущие на улице, без дома, без одежды, без еды, без работы. А Америка продолжает выбрасывать миллиарды долларов на глупые проекты.

[…]

Коммуны испугались, потому что она была именно тем, о чем думали все великие анархисты мира, такие как Князь Кропоткин и другие, – что придет день, когда не нужно будет никакого правительства. И это был коммунизм, потому что не было никаких классов, но это не значит, что все были равны. В этом я снова не согласен с коммунизмом. Людям должны быть даны равные возможности расти, но люди не равны. У них разные таланты; есть гении, есть музыканты, есть ученые. Личность каждого уникальна.

Люди не равны, – сейчас это установленная психологией истина, и все воззвания к равенству людей лишены под собой почвы, – но им должны быть даны равные возможности. Для чего? – равные возможности быть неравными, равные возможности быть уникальными, быть самими собой, быть теми, кем бы они только ни могли быть».

(«Путь Мистика»ИД ВЕСЬ, Санкт-Петербург, 2004)