О символе и символическом

P. Шваллер де Любич

Предисловие

Традиционные инициирующие тексты¹ можно читать и изучать, исходя из двух подходов. Один – имеет дело с экзотерическим (исторически обусловленным) смыслом, который главным образом служит основанием, то есть символом того эзотерического смысла (выражаемого в символическом), который без соответствующего перевода делает эти тексты, легенды и изображения в наших глазах скорее бессмыслицей, чем рассказом, создающим образы, доступные нашему пониманию и, в конечном итоге, общезначимые.

Экзотеризм, следовательно, есть необходимое звено, поскольку мысль нуждается в такого рода опоре.

Но когда речь идет о состоянии умов той или иной эпохи или же тайном смысле текстов (образующем фундамент, скажем, древнеегипетского знания), только символическое способно проникнуть в эти глубины.

Основания символического следует искать в художественных средствах выражения, сюжетах изображений, архитектурных принципах, притчах, легендах, в письменности. В последнем случае речь идет о каббалистической форме, один из аспектов которой обращен к непосвященным и, по большей части, предполагает транскрибирование.

Коль скоро мы заговорили о тайне, естественно возникает вопрос: «В чем же здесь тайна?»

Всего лишь два десятилетия назад нам было бы весьма сложно дать ответ, поскольку тогда еще было неясно, что развитие науки возможно и без того, чтобы каждое открытие немедленно становилось достоянием публики. Действительно, долгое время именно «любители» вносили изрядный вклад в общий прогресс, правда, не собственно науки в строгом смысле, а ее приложений. Но если «механистическая» наука (вплоть до молекулярной биологии) не выходит за рамки доступного пониманию каждого, то чистая наука, единственно достойная недвусмысленно считаться наукой, однажды решившись покинуть царство детерминизма и рационализма, теперь уже доступна отнюдь не каждому. За последние 30, самое большее, 40 лет ориентация научной мысли полностью изменилась по сравнению с тем, что было характерно еще для прошлого столетия.

Досадно видеть, насколько редко мы отдаем себе отчет в происходящем – в той революции мысли, которая, тем не менее, уже сегодня определяет наше грядущее, революции мысли, заслоняемой от нас множеством сиюминутных забот и страхов (в том числе и угрозой атомной войны), которыми проникнуты все сферы современной жизни.

Так в чем же секрет? Никто ничего не скрывает, все на виду. Однако кто сегодня способен понять смысл принципов относительности и следствий из них? Даже среди выдающихся математиков немногим под силу проникнуть в фундаментальные глубины этого учения. Вспомним хотя бы знаменательное откровение Луи де Брольи,² когда он после 25 лет изучения константы Планка признался, что до сих пор не постиг «исчерпывающим образом» всего смысла кванта энергии и действия. Богатство содержания иных «озарений» современной мысли столь велико, что его отнюдь не легко исчерпать. Эта происходящая без нашего вмешательства эволюция, ведущая к тому, что однажды наука окажется в руках очень ограниченного круга избранных, способна создать новую аристократию, наделенную властью, вопреки всем усилиям пролетариата и «технократии» в качестве очередного правящего класса, которые в равной мере обречены на провал.

Мы наблюдаем, как политическая власть все в больших масштабах переходит в руки крайне узкого круга доктринеров. Россия явила миру замечательный пример логического итога торжества принципов социализма, что обернулось диктатурой пролетариата. Однако это вопрос сугубо политической власти, в противовес которой должна с необходимостью заявить о себе, как это ни странно звучит, власть науки. Если первая способна влиять на умы людей посредством силы, вторая, что куда более трагично, будет влиять на судьбы духа, не прибегая к силе, но через убеждение. Следовательно массам не остается иного выбора, кроме как верить в то, что доступно пониманию немногих. Верить и уповать: это происходит уже сейчас, но, вне всяких сомнений, со временем будет лишь усугубляться.

Это ли не «ложный храм», ложная «религия», основанная не на Духе, но на тленной материи и науке ее разрушения?

Сегодня никому не нужна такая «религия», которая, однако, уже существует и получает все большее распространение; в конечном итоге, единственным решением, казалось бы, может стать учреждение мирового правительства.³ Однако уже уже сейчас ученые не желают подчиняться контролю со стороны политиков: они сегодня владеют «секретом».⁴ Этот секрет отнюдь не скрыт от наших глаз, не в большей мере, чем эзотерические учения Древнего Египта; необходимо лишь развить в себе определенные способности, чтобы постичь его. Так, урок, который преподносит нам современная наука, становится образом, проясняющим саму сущность Храма эзотерической науки.

Не спешите верить крокодиловым слезам ученых по поводу угрозы уничтожения человечества: эти люди знают, что они уже не в силах остановиться в своем научном поиске, и отдают себе отчет в том, что, преуспев в расщеплении тяжелых элементов, они уже одержимы мечтой о термоядерном синтезе. Они знают, что им суждено пройти весь путь высвобождения Энергии, которую «Бог» заточил в материи.

Эти соображения позволяют нам выделить две установки, которые сводятся: одна – к вере в конструктивную науку, науку генезиса, другая – к признанию чисто рациональной, аналитической науки, науки насильственной деструктивности. Египет, с такой точки зрения, похоже, был величайшим центром Учителей созидательной науки. В этом и состоит его исключительно важное значение для нас, и вряд ли нам найти более откровенный и более совершенный источник смысла.

Египет представляет особый интерес для исследователей, поскольку мы продолжаем открывать его памятники и тексты. Тексты пирамид Пятой Династии запечатлены в камне; ничья рука с тех пор не прикасалась к ним, не изменилось ни малейшего знака. Таким образом, здесь мы имеем дело с уникальными документами, наиболее древними из всего, что дошло до нас в первозданном виде.

Опыт минувшего столетия показал, что несмотря на обилие найденных документов и многочисленные попытки проникнуть в мысли египетских фараонов, в переводах текстов очень многое остается невразумительным; истинные значения большинства изображений всецело покрыты тайной, то же касается пантеона богов, мифологии и, наконец, мотивов, стоящих за грандиозным размахом работ по возведению храмов, обелисков и колоссов, расположенных на протяжении 2000 километров вдоль берегов Нила.

Перед нами «черный ящик», скрывающий величайшие богатства человеческой истории; мы до сих пор не сумели открыть его, поскольку настойчиво искали ключ к ней в рационализме, вместо того, чтобы обратиться к тому, что использовали сами создатели этой сокровищницы, – к символу и символическому.

Бесспорно, символизм порождает множество странных представлений, основанных на том, что смысл его мало понятен.⁵ Символ есть знак, который можно научиться читать, символическое есть форма письма, которая предполагает знание ее законов; они не имеют ничего общего с грамматическими конструкциями нашего языка. Речь идет не о том, что можно назвать «языком иероглифов», но о символическом, которое не сводится к обычной форме письма. На следующих страницах будут кратко изложены принципы выражения не рациональной, а собственно жизненной философии средствами символа и символического. Это, возможно, позволит нам однажды понять, что нет языка иероглифов, но есть иероглифическое письмо, использующее символ, чтобы приблизиться к символическому.

¹ Например, Веды и Гита в Индии; Книга Бытия, Книги Пророков и другие библейские тексты; Евангелия, Апокалипсис и, в большой мере, Послания Апостолов; Тексты Пирамид и многие другие египетские писания; изображения, принадлежащие культурам Индии, Вавилона, Крита, Малой Азии, и особенно Древнего Египта.

² Louis de Broglie, La Physique nouvelle des quanta (Paris: Flammarion, 1937), p.5.

³ Об этом говорил, в частности, Уинстон Черчилль в своей речи, прозвучавшей 11 октября 1950 года в Копенгагене.

⁴ Отметим, в связи с этим, различные заявления для прессы, сделанные в свое время Эйнштейном.

⁵ Предпринималось немало попыток разгадать загадку фараонов посредством символической интерпретации образов и знаков. Однако здесь мы не застрахованы от всевозможных ошибок, в силу субъективности наших суждений, поскольку в этой области трудно что-либо утверждать с полной уверенностью. Безусловно, всякий раз предпринимались попытки опереться при этом на соответствующую теорию, которая иногда принимала характер более или менее согласованной философской системы. Позднее рационализм отверг все эти попытки в целом, в уповании на то, что благодаря открытию Шампольона, предложившего логический способ прочтения иероглифов, можно будет без особого труда проникнуть в образ мысли египтянина. Таким образом осуществлялся перевод на наши современные языки, и совершенно в современном духе, более того, предполагалось, что возможно перевести, основываясь исключительно на грамматике, сокровенные храмовые тексты. И все так и осталось сокрытым: и образ мыслей древних, и их подлинные знания о силах Природы. То же самое можно сказать и о переводах индийских Вед и Упанишад и т.п., или же китайского текста Дао дэ цзин Лао-цзы. Написанное, по самому замыслу, оставляло предполагаемому читателю возможность выбора нравственно и духовно обоснованной интерпретации, необходимой для понимания истинного смысла. Нередко подобные тексты написаны в так называемом «телеграфном стиле», обнаруживая отсутствие каких бы то ни было грамматических согласований между глагольными формами – то есть опуская грамматическую связь мысли. Далее, по сравнению с индийскими текстами (которые, к тому же, претерпевали изменения, будучи неоднократно переписаны) преимущество древнеегипетских состоит в символическом методе, содержащемся в самой форме записи. Даже не обращаясь к алфавиту, исследователь может руководствоваться символом как таковым, будучи уверен, что он имеет дело с сущностными принципами, сформулированными в данном тексте. Не стоит заблуждаться, что можно отказаться от символов, уповая исключительно на знание формы письма, якобы выражающей смысл, как в наших современных языках с алфавитной записью, не предполагающей эзотерического истолкования образного символизма.